Интеллект всегда использовался как фиговый лист, чтобы оправдать господство и разрушение.
Неудивительно, что мы боимся супер-умных роботов.
/Стивен Кейв/
Неудивительно, что мы боимся супер-умных роботов.
/Стивен Кейв/
Идее того, что интеллект можно измерить как давление или рост, едва ли исполнилось сто лет.
Но представление о том, что интеллект может определить положение человека в жизни, гораздо древнее. Оно красной нитью проходит через всю историю западной мысли, от философии Платона до политики премьер-министра Великобритании Терезы Мэй.
Упоминание о чьем-то уме или его отсутствии никогда не было просто комментарием по поводу способностей человека. Это также и суждение о том, что человеку позволено делать.
Другими словами, интеллект — это политическое понятие.
Иногда такое ранжирование разумно: нам не нужны глупые доктора, инженеры или правители. Но у этого явления есть обратная сторона.
Уровень интеллекта — или его отсутствия — определяет не только то, что может делать человек, но часто и то, что другие могут делать с ним.
Стоит вспомнить историю западного мира: те, кто считался недостаточно умным, вследствие этого суждения были колонизированы, порабощены, стерилизованы или убиты.
Термин «интеллект» (intelligence) никогда не пользовался популярностью среди англоязычных философов. Также у него нет точного перевода на немецкий или древнегреческий — два других великих языка западной философии. Но это не значит, что философы им не интересовались.
Напротив, они были на нем помешаны, точнее на отдельном его аспекте: на разуме, или рациональности. В политических и общественных обсуждениях термин «интеллект» сумел затмить своего старомодного родича только с развитием новой дисциплины — психологии, которая заявила о своих исключительных правах на его исследование.
История интеллекта начинается с Платона.
Во всех своих работах он приписывает высокую ценность размышлениям, заявляя (устами Сократа), что неизученная жизнь не стоит того, чтобы ее прожить.
Платон вышел из мира, погруженного в мифы и мистику, и пришел к новому — к тому, что правду о реальности можно установить с помощью разума.
Отсюда он сделал вывод в своем «Государстве», что идеальный правитель должен быть «правителем-философом», поскольку только философ может расставить все по своим местам. Таким образом он выдвинул идею о том, что самый умный должен править всеми остальными — по принципу интеллектуальной меритократии.
Эта мысль была революционной для своего времени.
Афины уже экспериментировали с демократией, властью людей.
В других странах правящие классы состояли из наследственной элиты (аристократия) или из тех, кто, как верили, получил божественные указания (теократия) или просто из сильнейших (тирания).
Новая идея Платона заинтересовала интеллектуалов, включая его ученика Аристотеля. Аристотель всегда был более практичным мыслителем, склонным к систематизации. Он использовал мысль о главенстве разума для установления того, что считал естественной общественной иерархией.
В своем трактате «Политика» он объясняет: «Ведь властвование и подчинение не только необходимы, но и полезны, и прямо от рождения некоторые существа различаются (в том отношении, что одни из них как бы предназначены) к подчинению, другие — к властвованию».
Правителя отличает наличие у него «рассудочного элемента».
Чаще всего им обладают образованные мужчины, поэтому они, естественно, должны управлять женщинами — а также мужчинами, «чья деятельность заключается в применении физических сил» и которые «по своей природе рабы». На еще более низких ступенях стоят животные, которые настолько неразумны, что «для них предпочтительнее находиться в подчинении у человека».
Таким образом, в момент зарождения западной философии интеллект ассоциировался с европейским образованным мужчиной.
Австралийский философ Вэл Пламвуд считала, что великие умы греческой философии выстроили ряд связанных дуализмов, которые и сегодня по-прежнему влияют на наше сознание.
Противоположные категории, такие как умный/глупый, рациональный/эмоциональный и разум/тело, связаны прямо или косвенно с другими категориями: мужчина/женщина, цивилизованный/примитивный, человек/животное.
Эти дуализмы и сами по себе являются оценочными, а также они подпадают под более широкий дуализм — доминирующий/подчиняющийся и хозяин/раб.
Благодаря им отношения, основанные на доминации, например патриархат или рабство, считаются в порядке вещей.
Существует мнение, что западная философия в своем современном виде началась с закоренелого дуалиста Рене Декарта. В отличие от Аристотеля, он и не подумал выстраивать лестницу убывания интеллекта у животных.
Познание, по его мнению, — это исключительно человеческий удел.
Эта мысль — следствие более тысячи лет христианской теологии: она сделала интеллект собственностью души, божественной искрой, прибереженной только для счастливчиков, созданных по образу и подобию Божию.
Декарт считал, что природа буквально безмозглая и поэтому лишена подлинной ценности, — эта теория узаконила притеснение других видов и избавила притеснителей от чувства вины.
Идея о том, что интеллект является определяющим показателем человечества, продолжила существовать и в эпоху Просвещения.
Ее с энтузиазмом воспринял Иммануил Кант. По Канту, моральные принципы присущи лишь разумным созданиям.
Рациональных существ нужно называть «лица», и они являются «целями сами по себе».
С другой стороны, нерациональные существа имеют «только относительную ценность как средства и называются поэтому вещами». Мы можем делать с ними, что захотим.
В соответствии с Кантом, разумное существо обладает бесконечным количеством достоинства, в то время как неразмышляющее и неразумное не имеет вообще никакого.
Его аргументы более изощренные, но, в сущности, он приходит к тому же выводу, что и Аристотель: существуют хозяева от природы и рабы от природы, а интеллект — то, что их различает.
Люди идеей интеллекта оправдывали привилегии и доминацию в течение более чем двух тысяч лет, привыкли верить, что власть в обществе должна принадлежать самому мозговитому, то, конечно, следует ожидать, что в эпоху умных роботов мы станем лишними и отправимся на самое дно.
Если мы сжились с идеей, что более умные имеют право колонизировать менее умных, то, естественно, нас пугает перспектива порабощения собственными суперумными творениями. Если мы оправдываем свою власть и процветание такой добродетелью, как ум, то понятно, почему превосходящий наши возможности искусственный интеллект кажется нам угрозой.
Самым большим риском остается природная глупость, а не искусственный интеллект.
Интересно предположить, как мы смотрели бы на расцвет искусственного разума, если бы у нас были другие взгляды на интеллект. Платон верил, что философов надо будет упрашивать, чтобы они стали правителями, поскольку они от природы предпочитают господству над людьми размышления. В соответствии с другими традициями, особенно восточными, умный человек пренебрегает ловушкой власти, поскольку в ней ничего нет, кроме тщеславия, и удаляется от суеты и ежедневных проблем.
Представьте, если бы такой взгляд на жизнь был повсеместным: если бы все мы думали, что самые умные люди — не те, кто требует права на власть, а те, кто уходит медитировать в уединении, чтобы освободить себя от земных желаний, или если бы самыми умными были бы те, кто возвращается, чтобы нести мир и просвещение.
Интересно, боялись бы мы тогда роботов, которые умнее нас?
/Источник/
О человечестве.
Идея равенства.
Прекрасное далёко …
Journal information