
Мысль первая
Недавно я стал иначе думать про старую проблему единства и множественности.
Мы представляем их по нашему образу и подобию.
Когда я говорю о единстве — я говорю о единстве моего «я», о той способности человека представлять себя одним; множественность следует из того, что это представление о нашем единстве никогда не бывает полным — всякий раз оказывается, что мы чувствуем много всего, думаем много всего, и оказывается, что наше тело разнообразнее, чем мы того бы хотели.
Более того, я бы сказал, что наше представление самих себя в качестве единых, есть во многом бегство от неудобного реальности, где сложно себя мыслить — разного, меняющегося, стареющего, открытого всем ветрам и напастям.
Философия, которая впервые серьезно занялась проблемой единства, была философией, которая хотела отказаться от множественного как психологической и соматической реальности, философское единое-неизменное было радикальным отказом от телесности.
Я не хочу сказать, что единое — это иллюзия.
Единое — это, скорее, гармонический обертон, важнейший инструмент нашего сознания.
Но при этом, проблематика любого нашего единства — это проблематика хорового единства. Этот хор — возможно, надо говорить о нейронах, — в какой-то момент задаёт одну ноту, и эта нота чрезвычайно важна для нашего мышления, воображения и выживания вообще. Но эта нота всегда распадается на иные гармонии (диссонансы, консонансы, и ассонансы) — потому что единство дано как возможность, как не как предписывающая данность.
Да, для того, чтобы исследовать возможности этого единого, необходимо было в какой-то момент помыслить его изначальным, более реальным и предписывающим — именно так и задавала его философия Платона. Теперь же, когда вычислительные мощности философии возросли, данное допущение уже не так продуктивно. Мы не можем себе позволить мыслить единое как лишь абсолютный отказ от телесности и от изначального внутреннего многого, которое дано в любом единстве в качестве его материальности-телесности.
Мысль вторая
Человек дан, значит, как материальное и нейронное множество, способное к хоровому единству.
Это единство перепредставляется как отдельное и отделённое, как имеющее лишь центростремительный вектор — т.е. человек мыслит себя, как изначальное и предписывающее единство, и множественность лишь как досадное недоразумение.
Это перепредставление приводит к двум бунтам.
Первое, это внутренняя множественность, когда оказывается, что сознание вдруг посещает что-то, что, казалось бы, ему совсем не свойственно и нежелательно. Данный бунт имеет, как минимум, два аспекта.
- Первый состоит в том, что предписывающее единство, как репрессивная структура, не учитывает дремлющих сил невыверенности и того, что не соответствует текущему данному образу себя.
- Второй аспект состоит в том, что нейро-множество реагирует на данную репрессию желанием сломать структуру этой репрессии — и само пробуждает дремлющие силы невыверенного. Эта множественность и есть реакция на мечту о себе неизменном и едином.
Во-вторых, единство одного человека, данное как сеть нейронов, реплицирует себя на уровне общества. Социальные сети — это нейронофикация людей. Каждый человек оказывается отдельной клеткой большого мозга.
Общество, как и человек, реплицирует единство и множественность на политическом уровне. Центростремительные и центробежные силы — это игра сети, нужная для её выживания. Мы желаем политического единства, как хорового единства, где все поют одно; это желание, становясь репрессивным, пробуждает множественные и невыверенные силы, желающие разного.
Каждый человек при этом получает свою задачу от общества. Люди занимают противоположные точки зрения, потому что общество, как и мозг, для своего выживания требует, чтобы были выражены все точки зрения. Наше раздражение против тех, кто мыслит иначе — это предписание этой сети. К сожалению, этот механизм довольно репрессивен, и кажется, сила его репрессии ужасающа во всех современных сообществах.
Kaspersky GReAT Website Screencast from VGNC on Vimeo.
Мысль третья
Продолжая предыдущую мысль, социальные сети — это на данный момент глобальная толпа.
Это глобальный мозг, который необходим человечеству для движения вперёд (т.е. во все стороны), и поэтому умные люди по необходимости теряют добрую часть своего ума, просто потому что они жертвуют свой ум на благо хорового единства.
Я думаю, что по-настоящему умные люди имеют какой-то сбой, который не позволяет им присоединяться к этому хоровому единству. Он довольно болезненный — присоединение порождает счастье причастности, а невозможность к последнему — жуткую горечь.
Но я не думаю, что где-то здесь есть ошибка. Данных людей довольно мало, просто потому что для выживания этого хорового единства их и не должно быть много (это, скорее, привело бы к ужасным последствиям). Но без них это хоровое единство тоже не может функционировать. Более того, возможно, их неспособность «петь вместе» не оказывается полностью предписанной их нейронной или гормональной структурой, а является ситуативной. Т.е. когда появляется очень большое количество людей, некоторые просто не могут думать, как думают многие — и это необходимо для нормального функционирования общества.
Т.е. любое общество всегда по любому важному вопросу будет делиться на главное большинство, на второе меньшинство, и на тех, кто критически не согласен с первыми двумя группами людей. Убеждённость первых, несогласие вторых, и критическое неприятие третьих — предписаны их положением в мета-хоровом единстве нейронной сети общества.

P.S.
Я не хочу ни власти
Ни почестей, ни войн победоносных.
Пусть я застыну, как смола на соснах,
Но я не царь, я из другой семьи.
Дано и вам, мою цикуту пьющим,
Пригубить немоту и глухоту.
Мне рубище раба не по хребту,
Я не один, но мы еще в грядущем.
Я плоть от вашей плоти, высота
Всех гор земных и глубина морская.
Как раковину мир переполняя...Шумит по-олимпийски пустота...
/Подсмотрел у
Journal information