a_bugaev
О предметах и процессах, о предметности и процессуальности:
... Арабский текст и мышление, использующее арабский язык, устроены по-другому, не так, как мы к тому привыкли. Привычное нам мышление, то мышление, основа которого заложена греками и которое затем развивалось и разрабатывалось всей западной цивилизацией, построено на том, что можно назвать субстанциальным взглядом на мир.
Что это значит?
Попробуем описать окружающие нас предметы. Стол — коричневый, чашка — белая, лист бумаги — прямоугольный. Вы не можете мне указать на коричневость, белизну, прямоугольность, легкость, умность и прочие качества сами по себе. Они всегда существуют как прилепленные к чему-то. То, к чему они прилеплены, и есть субстанция. А эти все качества называются акциденциями, случайными признаками.
И весь наш взгляд на мир — это взгляд на некую совокупность качеств, которые существуют не сами по себе, а прилеплены к тому, что мы называем вещами. А под словом «вещь» мы всегда подразумеваем некоторую субстанцию.
На этом стоит европейская философия. И это отражается в нашем языке. Возьмите какой-нибудь ряд слов, которые имеют один и тот же корень. Например, «дом», «домашний», «одомашнивать», «одомашненный».
И ответьте на вопрос: какое из этих слов главное?
Дом, конечно.
Или слово «дерево» — получите ряд «деревянный», «деревенеть», «одеревеневший» и так далее.
Так какое слово тут главное?
Дерево.
То есть вы, как правило, назовете главным то слово, которое обозначает субстанцию, слово, к которому лепятся слова, обозначающие его качества. Скажем, домашний — это некоторое качество, которое лепится к дому. Одомашнивать — это некоторое действие, которое приводит вас опять к дому. Так устроено наше понимание слов языка.
А в арабском языке доминирует процессуальный взгляд на мир. Не субстанция подпорка для букета качеств, а процесс, к которому тянутся, к которому естественно примыкают действователи и претерпевающие воздействие. Тогда окружающий нас мир — это собрание процессов. И то, что мы видим в мире, прилепливается к процессу точно так же, как качество прилепливается нами к субстанции.
Лексика, которая связана с процессуальностью, в арабском языке занимает неизмеримо большее место. Соответственно, мир видится по-другому, мир выстраивается по-другому и для стихийного языкового сознания, и затем в теоретической рефлексии.
И когда это понимаешь, тогда текст начинает становиться живым, работающим. Это невозможно отразить в переводе так, чтобы читатель просто прочитал и сразу все понял. Потому что наш язык не процессуальный.
Например: мы говорим «сидящий» или «сидевший», указывая на настоящее или прошедшее время, на совершенность или несовершенность действия. В арабском же имя действователя не указывает на время. Также и имя претерпевающего. А также и имя самого процесса. Эта тройка: имя действователя, имя претерпевающего и процесс, стягивающий их воедино, в арабском языке вынесены из потока времени, не указывают на временные изменения.
Одна из стандартных ошибок при переводе на арабский, когда берут фразу, предположим, «Я хочу пойти в кино», и так и переводят ее на арабский, используя местоимение «я» и глагол «ходить». Это будет правильно, но сам араб сказал бы по-другому — «Я хочу хождение в кино», употребив «хождение» как имя процесса. Или же мы скажем: «Я хочу сесть». А по-арабски надо сказать: «Я хочу сидение», опять употребив имя процесса.
И так далее.
Эта процессуальная лексика, оказывается, предпочтительнее для арабского языка и для хорошего арабского стиля, нежели глагольная и субстанциальная лексика. Мышление, использующее этот язык, может фиксировать мир как процесс, может видеть основание устойчивости мира в процессе — то, что со времен греков мы считаем невозможным, связывая процесс с протеканием во времени, а значит, с неустойчивостью. А здесь, напротив, устойчивость может быть найдена именно как процессуальная. Это задает совершенно иное направление философскому и научному мышлению, и это объясняет, почему мы испытываем некоторое ощущение странности, когда всерьез вчитываемся в тексты, созданные таким мышлением.
/Андрей Смирнов/
Задача понимания:
Существует несколько принципиально различных способов "обработки информации" в сознании человека...
Точнее говоря, несколько форм описания, или осознания, если угодно, изменений, происходящих в окружающей человека действительности. Эти формы можно классифицировать на основе идей, выдвинутых классиками искусственного интеллекта (для решения совсем других задач!). При этом выясняется очень существенная вещь: оказывается, что в различных культурах доминируют различные формы описания изменений.
Рассмотрим, скажем, западную культуру.
Структура общественных отношений - феодальных отношений - есть форма контракта между людьми. Причем написанного контракта, существовавшего в виде документа. Во всех странах Западной и Северной Европы общество было совершенно эксплицитно построено на контракте.
Это связано с религией, а также с римским наследием, с культурой права - писаного права, с культурой строгого определения процедуры. Важнейшую роль играла фиксация прав собственности. А значит, и фиксация любых изменений в праве собственности. Все бумаги лежат, все документировано. Благодаря этому общество оказывается очень формализованным. Структурные отношения начинают доминировать как способы представления любых изменений. Что значит, что что-то изменилось? Это значит, что изменение должно быть зафиксировано на бумаге.
Какова же структура мышления людей, которые так думают?
Для них ситуации должны очень жестко разделяться на такие, которые могут случиться, и на те, которые уже есть. Для этого должны существовать средства идентификации того, что есть.
Весь мир представляется, как цепь таких изменений, каждое из которых жестко фиксировано.
Это способ мышления.
Мир описывается как процедура. Процедура - это и есть дискретные переходы от одного состояния к другому. Здесь главное - фиксация отдельных, дискретных состояний мира, которые между собой связаны. Процедуру надо рассматривать как временную последовательность. И в западной культуре такое представление само собой, неявно, присутствует при обдумывании и даже осознании любых изменений.
/Виктор Сергеев/
...Вначале полагали, будто Тлен — это сплошной хаос, безответственный разгул воображения; теперь известно, что это целый мир и что сформулированы, хотя бы предварительно, управляющие им внутренние законы.
Попрошу лишь несколько минут, чтобы изложить концепцию мира в Тлене.
Народы той планеты от природы идеалисты. Их язык и производные от языка — религия, литература, метафизика — предполагают исходный идеализм.
Мир для них — не собрание предметов в пространстве, но пестрый ряд отдельных поступков.
Для него характерна временная, а не пространственная последовательность.
В предполагаемом Ursprache Тлена, от которого происходят «современные» языки и диалекты, нет существительных, в нем есть безличные глаголы с определениями в виде односложных суффиксов (или префиксов) с адвербиальным значением.
Например: нет слова, соответствующего слову «луна», но есть глагол, который можно было бы перевести «лунить» или «лунарить». «Луна поднялась над рекой» звучит переводя слово за словом, «вверх над постоянным течь залунело».
Можно без преувеличения сказать, что классическая культура Тлена состоит всего лишь из одной дисциплины-психологии.
Все прочие ей подчинены.
Я уже говорил что обитатели этой планеты понимают мир как ряд ментальных процессов, развертывающихся не в пространстве, а во временной последовательности. Они не допускают, что нечто пространственное может длиться во времени.
Этот тотальный монизм, или идеализм, делает всякую науку неполноценной.
Чтобы объяснить (или определить) некий факт, надо связать его с другим; такая связь, по воззрениям жителей Тлена, является последующим состоянием объекта, которое не может изменить или пояснить состояние предшествующее.
Отсюда можно было бы заключить, что в Тлене невозможны науки и даже просто рассуждение.
Парадокс заключается в том, что науки существуют, и в бесчисленном количестве. С философскими учениями происходит то же, что с существительными в северном полушарии. Тот факт, что всякая философия — это заведомо диалектическая игра, некая Philosophie des Als Ob, способствовал умножению систем. Там создана пропасть систем самых невероятных, но с изящным построением или сенсационным характером.
Метафизики Тлена не стремятся к истине, ни даже к правдоподобию — они ищут поражающего.
По их мнению, метафизика — это ветвь фантастической литературы.
Они знают, что всякая система есть не что иное, как подчинение всех аспектов мироздания какому-либо одному.
Даже выражение «все аспекты» не годится, ибо предполагает невозможное сочетание мига настоящего и мигов прошедших. Также недопустимо и множественное число — «миги прошедшие», — ибо этим как бы предполагается невозможность иного представления…
- Одна из философских школ Тлена пришла к отрицанию времени: по ее рассуждению, настоящее неопределенно, будущее же реально лишь как мысль о нем в настоящем.
- Другая школа заявляет, что уже «все время» прошло и наша жизнь — это туманное воспоминание или отражение — конечно, искаженное и изувеченное — необратимого процесса.
- Еще одна школа находит, что история мира — а в ней история наших жизней и мельчайших подробностей наших жизней — записывается неким второстепенным богом в сговоре с демоном.
- Еще одна — что мир можно сравнить с теми криптограммами, в которых не все знаки наделены значением, и истинно только то, что происходит через каждые триста ночей.
- Еще одна — что, пока мы спим здесь, мы бодрствуем в ином мире, и, таким образом, каждый человек — это два человека.
Среди учений Тлена ни одно не вызывало такого шума, как материализм.
Некоторые мыслители сформулировали и его — скорее пылко, чем ясно, — в порядке некоего парадокса.
Чтобы легче было понять сие непостижимое воззрение, один ересиарх придумал софизм с девятью медными монетами, скандальная слава которого в Тлене сравнима с репутацией элеатских апорий. Есть много версий этого «блестящего рассуждения», в которых указываются различные количества монет и нахождений; привожу самую распространенную:
«Во вторник Х проходит по пустынной дороге и теряет девять медных монет. В четверг Y находит на дороге четыре монеты, слегка заржавевшие из-за случившегося в среду дождя. В пятницу Z обнаруживает на дороге три монеты. В ту же пятницу утром Х находит две монеты в коридоре своего дома».
Ересиарх хотел из этой истории сделать вывод о реальности — id est непрерывности бытия — девяти найденных монет.
Он утверждал: «Абсурдно было бы думать, будто четыре из этих монет не существовали между вторником и четвергом, три монеты — между вторником и вечером пятницы и две — между вторником и утром пятницы. Логично же думать, что они существовали — хотя бы каким-то потаенным образом, для человека непостижимым, — во все моменты этих трех отрезков времени».
Язык Тлена был не пригоден для формулирования этого парадокса — большинство так и не поняло его. Защитники здравого смысла сперва ограничились тем, что отказались верить в правдоподобие анекдота. Они твердили, что это-де словесное жульничество, основанное на необычном употреблении двух неологизмов, не закрепленных обычаем и чуждых строгому логическому рассуждению, а именно глаголов «находить» и «терять», заключающих в себе предвосхищение основания, ибо они предполагают тождество первых девяти монет и последующих. Они напоминали, что всякое существительное (человек, монета, четверг, среда, дождь) имеет только метафорическое значение. Изобличалось коварное описание «слегка заржавевшие из-за случившегося в среду дождя», где предполагается то, что надо доказать: непрерывность существования четырех монет между вторником и четвергом.
Говорили, что у ересиарха была лишь одна побудительная причина — кощунственное намерение приписать божественную категорию «бытия» обычным монетам — и что он то отрицает множественность, то признает ее. Приводился аргумент: если подобие предполагает тождество, следовало бы также допустить, что девять монет — это одна-единственная монета.
Невероятным образом эти опровержения были еще не последними. Через сто лет после того, как проблема была сформулирована, мыслитель, не менее блестящий, чем ересиарх, но принадлежавший к ортодоксальной традиции, высказал чрезвычайно смелую гипотезу.
В его удачном предположении утверждается, что существует один-единственный субъект, что неделимый этот субъект есть каждое из существ вселенной и что все они суть органы или маски божества.
Х есть Y и Z.
Z находит три монеты, так как вспоминает, что они потерялись у X; Х обнаруживает две монеты в коридоре, так как вспоминает что остальные уже подобраны…
Полная победа этого идеалистического пантеизма была обусловлена тремя основными факторами: первый — отвращение к солипсизму; второй — возможность сохранить психологию как основу наук; третий — возможность сохранить культ богов.
/Хорхе Луис Борхес | Тлен, Укбар, Орбис Терциус/
Когнитивная карта - это способ наглядного кодирования широко понимаемых причинно-следственных связей в развиваемой аргументации.
Процедурное кодирование изображает концепции автора узлами, а причинные (или квазипричинные) связи - стрелками, соединяющими узлы.
Формально кодирование для любого текста можно проводить на основе как процедурного, так и процессуального подходов. Однако если текст не носит, например, процедурного характера, его процедурная когнитивная карта окажется "тривиальной" - она будет, как правило, набором не связанных между собой стрелок. Точно так же и применение процессуального кодирования к процедурному тексту не дает интересных результатов.
Семиотика - это общая наука о знаковых системах, она гораздо шире, чем, например, лингвистика; семантика, синтаксис, прагматика - части семиотики.
Так вот, если говорить о логических средствах описания изменений, то из довольно общих семиотических конструкций следует, что существует три базисных типа таких средств.
Эти три базисных типа в общем соответствуют знаменитому семиотическому треугольнику: имя, объект, структура.
Но что такое объект?
Объект - вещь зыбкая, прежде всего. Это неформальная вещь. Что он собой представляет, мы толком никогда не знаем, потому что ни один объект не можем вычерпать до конца - сколько бы мы его ни описывали.
Можем ли мы для реального объекта перечислить все его свойства?
Нет, конечно.
И объект, описанный как бесконечная потенциальность свойств, тоже может меняться. Какие-то потенциальные свойства могут пропадать, какие-то могут появляться, причем мы не в состоянии контролировать это на теоретико-множественном уровне. В этом случае мы можем говорить о процессе.
Структуры - это не просто множества имен и это не объекты. К ним как раз относятся такие вещи, как фреймы.
Структуры - это топологически связанные роли.
Можно представлять изменение как изменение структуры.
Можно рассмотреть структуру как множество; в математике есть теория структур, где они рассматриваются как некие совокупности пересечений и объединений, надстроенные над множествами.
В различных культурах доминируют различные формы описания изменений.
/Виктор Сергеев/
Journal information