Эгрегоры без мистики. Часть №1
Эгрегоры без мистики. Часть №2
6. Восток и магическая душа
Шпенглер выделяет отдельную магическую культуру Востока; но можно заметить, что элементы магии присутствуют равно во всех культурах. Просто они находятся в разных местах. Для Запада это магия души, прямое воздействие на душу. Для Китая это магия соотношения элементов – косвенное воздействие. Для Востока это магия консервативного символа – слова или объекта. Западный колдун чертит символы, как ключи к иному, взаимодействующему с душой. Китайский колдун расставляет элементы в особом порядке. Что будет делать арабский, восточный колдун? А ничего не будет делать, потому что его нет. Да, в магической цивилизации нет колдуна. На Востоке все знают, что джинны и подобные существа бесполезны. Такая странная магическая культура...
Арабская душа смотрится совершенно не магической, она смотрится менее магической, чем европейская или китайская; в Европе мир был пронизан демоническим, Китае мир населен духами самого разного рода. При полной прямолинейности понимания, араб в состоянии крайности, например, террорист, не верит в Аллаха, он знает, что Аллах существует. Нет не только магии, нет даже веры. Знание – это не вера. Но ведь эта душа настолько прямолинейна, что лишена абстрагирования. И наоборот, она лишена абстрагирования, и потому прямолинейна. И она и прямолинейна, и лишена абстрагирования потому, что не обладает достаточным для этого психологизмом, который подавляется самой культурой, в настоящее время – инерцией культуры-цивилизации. Восточная душа кажется магической западному наблюдателю, потому что она непонятна, и западный наблюдатель вносит в понимание свое представление магического. И свое понимание души.
Магия объектов может быть магией только для того, кто не понимает, как они сделаны. Для многих народов и кузнец всегда был колдун – попробуйте сделать металл из камня. Так что об истинном магизме можно говорить только в качестве магизма души. В остальных случаях можно говорить только о магических предрассудках.
Западное христианство говорит, что все сложно, Ислам – что все просто. Векторы направления души прямо противоположны. Но и первых христиан тоже все было сложно. Евангелия и Апокалипсис были написаны в рамках культуры, которая не имела ничего общего с современным Востоком. У народа, писавшего их, была душа, а у души было стремление – но это стремление было выражено в безнадежной надежде, в избавлении – они жили в поздние, мрачные времена своей цивилизации, по историческому времени позднее современных европейцев.
Но если восточная душа не обладает магическим мышлением, все выводы из этого предположения являются неверными. Если нет магической культуры – получается, нет и шпенглеровского Востока, вообще нет, потому что у него он определялся именно этой культурой.
Восток – это то, что к востоку от Запада. Запад един в своей душе, отсюда по аналогии и возникает иллюзия единого Востока. Но Восток не един. Иудея римских времен, Византия и Исламский халифат – это разные культуры. Первое христианство есть иудейское христианство очищения, второе христианство – римское апокалиптическое христианство падения цивилизации, третье христианство - византийское. Душа Византии психологична, как и душа Запада, Ислам отвергает психологизм.
Шпенглер называет Пантеон «первой мечетью». Сходство есть. Но является он чем-то вроде Эйфелевой башни. А именно – символьное сверхсооружение, знак технологического превосходства поздней цивилизации, где вся ее остаточная энергия сконцентрирована на технике. Шпенглер мотивирует «восточность» тем, что в постройке участвовали сирийские специалисты, которым купольный подход был душевно и культурно присущ, и которые впоследствии развернули купольную идею и на Византию, и на арабский мир. Что касается непосредственно Пантеона, главный все-таки не архитектор, а заказчик. А у заказчика «восточной души» ну никак быть не могло. Более того, купола в Риме применялись, и в основном ими украшались бани, то есть сооружения совершенно не священные. Последний аналог Пантеона - «Бурдж-Хали́фа»; при желании в этой башне можно найти хоть готику; реально в ней есть только функциональность, роскошь и понты.
Во времена Рима явно существовала только Иудея. У этой нации была душа – апокалиптически-психологическая. Причем более апокалиптическая, чем психологическая. Иудея времен Ирода – это страна исторически поздняя, страна технологии, страна Кесарии – сверхсовременного города в хайтек-стиле, страна сверхсооружений, страна развитой гуманитарной культуры, из которой первое, максимально мистическое и магическое, христианство и вышло; второе было римско-греческим. С тем, как цивилизационный мрак сгущался, душа возмущалась, что привело к явному конфликту живой нации и старой цивилизации в римско-иудейских войнах.
Египет Птолемеев вообще не имел отношения к Востоку – это была греческая страна. Такой же эллинизированной, в несколько меньшей степени, страной была и Сирия. В отношении собственно Греции даже Рим был в некотором роде Востоком.
Магическая культура не распространялась в Римской империи. В Римской империи распространялись культы в огромном количестве, причем распространялись как в калейдоскопе – Римская империя и ее народы не имели какой-то души, это была поздняя цивилизация, пустая, на остатках любопытства, в потребительском стремлении «зрелищ» тащившая себе всю провинциальную экзотику. Масса бросалась из одной крайности в другую. Первоначальное христианство не выделялось их этого общего ряда. Но оно оказалось самой мрачной из религий – что максимально соответствовало общему мраку ситуации.
Восточные культы приходили чисто формально; будучи сирийскими, они вообще не были восточными. Сирия не была каким-то Востоком, Востока в западном понимании тогда просто не было. Даже Иран тех времен был цивилизацией, по общим чертам очень похожей на Рим.
Христианство – религия, предполагающая обращение к себе, к собственному психологизму. И одновременно собственный психологизм был единственно возможным вариантом в мире, где ничего душевного уже не осталось. Пустой мир встретил соответствующее наполнение.
Византия была очень похожа на Запад, в том числе и культурой, и душой. Но она была на 700 лет старше; Запад при появлении застал только ее мумифицированный труп, на основании которого и были сделаны неверные выводы.
И Запад, и Византия имели психологическую душу. Но почему на Западе – ввысь и к горизонту, а на востоке – не ввысь и не к горизонту? Что-то мешало и перенаправляло.
Античная душа по Шпенглеру ориентирована на человека, на его форму. Античная душа отлетела. Но греческое видение – телесно-формальное - осталось. Чтобы вычислить душу Византии, к этому видению нужно добавить западный психологизм. Получится психологизм в форме. Эта форма как раз и будет мешать полету души и перенаправлять ее.
«Церковь – тело мое» - это есть выражение ограничения. Без задания формы человеку с греческим видением церковь как понятие было бы непонятно. И соответственно - византийский грек психологически всему хотел придать форму. Шпенглер замечает это, когда рассматривает, что восточный человек видит мир как пещеру, в которую падает свет, но к более простой форме не приводит, на элементы не раскладывает; мир, который видится как пещера – магический мир. Видеть мир как пещеру – это и сложно, и противоречит многим известным фактам восточных культур. «Восточный человек», в данном случае византийский грек, видит мир не как пещеру; но его видение тяготеет в формализму и потому все что можно облекает в ограничительную форму. Греческое видение ищет предел.
Если формы существуют, а они для византийских греков существовали, то формы требует познания, как это было у античных греков. «Эллины ищут мудрости». «Святая София». Да, кстати, в Киеве тоже. София-мудрость рассматривалась в качестве формы-посредника между Богом и миром – это был формообразующий портал. Возможно, ключ к византийскому символизму находится здесь – с помощью символов ограничивали безграничное, делая его постижимым, и далее пытались пройти этот портал. Оттого и направленность на божественный символ, а не на Бога непосредственно, оттого и купол, как промежуточная стадия, а не шпиль, оттого и объемная форма сосуда, как вместилища мудрости, а не чистое направление. Но все это только на уровне догадок.
Если взять шпенглеровские «тело как идеальный тип протяженности» для античной души и «беспредельное пространство» для западной души, а потом усреднить, как раз получится византийская душа – беспредельное пространство, заключенное в теле, и потому не нуждающееся в горизонте. Можно добавить, что человеческое тело тоже имеет «купол» - верхнюю часть головы, на которую после арабов стали одевать чалму; такой антропоморфизм.
Византийская культура не является Восточной в современном смысле, а магичность у нее своя, приобретенная от христианства, просто это было иное христианство, имевшее мало общего с христианством западным. А если говорить о пришедшем с географического востока как о магическом, то и христианство окажется восточным и магическим. Да, оно магическое – ориентированное на магию души, но не восточное.
Византия ближе к тексту Евангелий, там было много грамотных, в отличие от Запада. «...Там Я промеж вас есть». Бог в Византии ассоциируется с местом больше, чем с пространством. Вообще с любым местом, но конкретно – там, где во имя его собираются. Катакомбы – это дом, дом Бога и общины должен быть уютным. Церковь как здание – наследница катакомб, пещеры, которую Шпенглер поставил на первое место как видение, сформировавшее «Восточную магическую душу». Готика лишена уюта.
Телесное начало дает священность формы. На западе формы не было; не было как концепции в дополнение к содержанию, минимальная форма, конечно, была, без этого невозможно. Священность формы требует реализации формы. Форма ограничивает пространство.
В протестантизме Северная Европа снова отбросила лишние накопившиеся со временем формы, в очередной и последний раз очистив мир в соответствии со стремлениями души. Ренессанс – слишком пышно. А Южная Европа вполне эту пышность приняла. В ней душа Европы не была столь сильно проявлена. К тому же Южная Европа много всего унаследовала, и потому была от рождения исторически старше.
Есть только магия души и эгрегоров. При множестве предрассудков именно душевная направленность объединяет все магические действия – от христианства до вуду и от гностицизма до синтоизма. Все остальные «магии» - более чем предрассудки. Ислам отвергает и магию, и магию психологизма, и сам психологизм. Если на все есть воля Аллаха, не нужна даже судьба как понятие, тоже требующая осознания, и, соответственно, психологизма как средства. В данном случае Ислам как культура полностью противоположен Византии.
Первоначальная арабская культура была культурой не страны, не нации, а революции. Душа исламской революции – простота, ясность, чистота. Культура революции – Коран.
Если на территории обитают люди, и эти люди построили что-то душевное, что они чувствуют и что им дорого, им сложно что-то навязать. Поздняя и бездушная империя Сасанидов развалилась мгновенно. А от Византии отпали те территории, где душа Византии не чувствовалась; на территорию души арабы не прошли. Арабская революция именно освободила народы от старых, чужих и малопонятных форм, открыв путь культурному прогрессу.
В Багдаде возникла душа города – но эта душа была не арабской, а исламской. Импринтингом для нее была культура революции, а не нации, что естественно - Багдад был городом интернациональным, в качестве стиля в нем сложилось что-то вроде «Римского позднего детализированного» с максимумом элементов хайтека, такой своеобразный «классицизм» без перерыва.
Эта душа и чувствовалась в мире как исламская душа. Но, изначально лишенная национальной основы и психологизма, душа исламской культуры была очень слабой. Простота, ясность, чистота оказались зафиксированы для одного времени, а время пошло дальше. Культура остановилась в развитии, а без развития культуры не живут. Там же, в Багдаде, душа и отлетела. Там же закончилась и культура. Турки со своим военным хайтеком были ее цивилизацией. А потом наступил вневременной сон. Остались только четкие текстовые инструкции. И роскошь, как неизбежный признак упадка – там, где возможно.
7. Душа революции
Есть признаки революции – например, массовое перераспределение жизненного пространства, обычно между классами, или серьезное изменение образа жизни. Но людям свойственно наделять революции душой. Душа революции передает и ее атмосферу, и ее ожидания – то есть содержит и матрицу оценки, и направление.
Случаются и революции без души. Если душа революции существует, она всегда оставляет культурный след. Душа революции в данном случае типичный эгрегор – она начинается с души, душа создает культуру, культура становится цивилизацией, а цивилизация сгнивает.
Для возникновения души революции нужно соответствующее видение мира. Китаец может понять необходимость революции; но китаец никогда не сможет понять эстетики революции, для него революция есть нарушение гармонии, для понимания эстетики революции нужно чувствовать эстетику динамики.
Сложно сказать, насколько и как душа революции рождается из атмосферы революции, но определенно она рождается в атмосфере. Душа революции чаще рождается после акта революции, поскольку собственно революционный акт часто является или массовым психозом, или совершенно не революционным практическим захватом чего-либо. Душа революции может родиться на баррикадах, но оформиться в кабинетах.
Чтобы душа революции осталась жить, ей нужно дополнительно задать направление; десятилетие, например, она прожить может. Потом начинает жить ее культура. Во время русской революции о коммунизме как ее содержании никто и не думал; но душа требовала выраженной широты. Коммунизм был одним из пыльных кабинетных проектов, который тихо-мирно лежал, пока душа революции в него не вселилась. А когда брали Зимний, никто не думал о его символическом значении.
Эгрегор Русской революции явился не на пустом месте. Его призывали. Этим занималась и интеллигенция, этим занимались и православные сектанты. Да и сами революционные организации были очень похожи на религиозные секты. Все эти люди создали целую атмосферу революции; нужно было действие, чтобы эгрегор родился – оно произошло в 1905 году с расстрелом питерских рабочих. Как момент атмосферы, как элемент неприятия существовало психологическое отрицание души Петербурга, как чуждой и довлеющей над страной; это отрицание было общим. Возможно, есть какая-то метафизическая закономерность в том, что все три события Русской революции произошли в Петербурге.
Октябрьский переворот в стилевом плане был малозначительным событием. Но он унаследовал душу Февральской революции, и получил душу Русской революции вообще, и 1905 года в частности. Атмосфера революции была и зафиксирована людьми, что создало импринтинг в их сознании, и была усилена творческими приемами – через действия и поэзию – что положило начало ее культуре.
Путь к высшему, в том числе к божественному, задается направлением души. Когда направления нет, божественное распыляется в окружающем пространстве, превращаясь в наборы примет и ритуалов. Душа революции может формально отвергать божественное; но поскольку она душа, она все равно к божественному стремится в том же направлении, и с иным божественным, например, с существующей религией, конкурирует. И волей-неволей принимает специфичные для своего места религиозные формы.
Революция как душевный акт сближается с актом религиозным. Очень многие революции включают в себя акт жертвоприношения. Русская революция до расстрела 1905 года ощущалась как борьба, как процесс, как атмосфера. Жертвоприношение подняло эту борьбу на уровень души.
Жертвоприношение всегда было самым эффективным способом вызвать эгрегор. «Дело прочно, когда под ним струится кровь». Но при наличии достаточных знаний и средств можно обойтись без него.
В Украинской революции жертвоприношение состоялось. Эгрегор революции сожрал небесную сотню. Эгрегор возник, но не проявился; и поскольку он не виден, многие участники ходят в недоумении, вопрошая, зачем они это нечто кормили: «Небесная сотня погибла напрасно!» Но загадывать рано: Русская революция сработала после паузы в 10 лет, когда, казалось, что все позади и событий ничто уже не предвещало. И еды для эгрегора на Украине еще достаточно.
Эгрегор можно усиливать и ослаблять с помощью обычных социальных и информационных технологий. Практики применяются самые обычные: усилители, подавители шумов, стабилизаторы. Но эгрегор все равно существует, и куда-нибудь он все равно задаст направление, и где-нибудь прорвется в физическую реальность.
У России души нет; потому душа революции разгулялась, ничем не сдерживаемая. Она вобрала в себя всю бесхозную русскую душевность.
Про Пруссию XVIII века говорили, что это не страна с армией, а армия со страной. Про Россию можно сказать аналогично – это не страна с революцией, а революция со страной. В Русской революции собственно сама Россия потерялась и исчезла. Когда революция прошла цепочку душа – культура – цивилизация и закончилась – не осталось ничего.
Эгрегоры вытесняют друг друга. Когда страна находится под влиянием эгрегора революции, в определении возрасте ее культуры можно ошибиться, ее культурный возраст определяется сначала революцией – пока инерция революции жива. Если эгрегор страны существует, революция не входит в свою позднюю стадию, заранее передавая определяющую роль эгрегору страны. График революции накладывается на график культуры-цивилизации, создавая на нем отдельную вершину. В России вытеснять было нечего, отсюда и невероятная сила революции.
Русская революция в том виде, как она случилась, не могла не победить; в душевной пустоте оны была единственным душевным наполнением. альтернативы просто не было.
Душа – это вектор стремления, и душа – это матрица оценки. В основном душа революции – это первое, это направление.
Душа Русской революции есть очищение, очищение не только от врага, не только от скверны мира, но и от всего неявного, очищение космического уровня.
Отсюда и инерция революции, которая Россию слишком хорошо зачистила, почти до основания. А в крестьянских действиях душа очищения проявилась максимально – в сожжении поместий, в очищении огнем.
В России не было каких-либо принятых форм выражения души, кроме христианских. У Русской революции соответственно тоже не оказалось других форм. Поскольку в Евангелиях никаких интересных форм не нашлось, взяли Апокалипсис в качестве инструкции. И сделали, получилось. Апокалипсис в отдельно взятой стране определенно удался.
НЭП был обычной политикой, экономически эффективной. Но именно потому, что он был обычной экономической политикой, лишенной души, он многими участниками был оценен как предательство души Русской революции.
Душа революции не имеет отношения к ее кровожадности. Душа всегда чиста. Уровень кровожадности зависит от накопленного уровня ненависти и прочих чисто практических, измеряемых вещей.
Души вещей, как и души вообще, направлены только ввысь – не бывает душ, направленных вниз. Вниз направлены разбираемые на уровне биологии патологии. Души как раз поднимаются над телесным, вырываясь из телесного. И потому рациональная критика души революции не воспринимается.
Главная метафизическая ось космоса вертикальна и вечна: на вершине – душа, а внизу - дерьмо. Видеть всю ось сразу – для редких избранных; и Блоку в «Двенадцати», и Есенину в «Стране негодяев» увидеть удалось. Проблема видения всей оси касается не только наблюдателя; революционера – в еще большей степени.
Французская революция сопровождалась огромным количеством мерзостей и безобразий; но на душу революции это совершенно не повлияло; направление ввысь остается направлением ввысь, независимо от того, что происходит внизу.
Душа французской революции - раскрытие человека во внешнее пространство. Праздничный выход на публику. Революция – это праздник. Прекрасной Франции соответствует прекрасная революция, что вызывает резонанс душ даже при их видимом конфликте.
Душа революции находит резонанс в душе Франции: после поражения профессиональной армии, после перехода командующего к противнику - 20-миллионная Франция создает армию в 400 000 солдат – это проявление резонанса души; это что-то сработало. Между делом Европу разнесло, мир стал иным, а история разделилась на «до» и «после».
Существует мнение, что войны или революции определяется экономическими причинами и массовыми психозами. Для войн и революций экономические причины действительно существуют; но участие в войнах и революциях определяется чисто метафизическим параметром, таким, как душевный настрой. Массовый психоз не создает культуру, и революция, ограниченная массовым психозом, заканчивается ничем. Че Гевара очень тонко заметил и расписал разницу в настроении, которое реально все определяет. На Кубе хотели революции. Но не было оружия. В Заире оружия было предостаточно. Воевать никто не хотел; точно так никто не хотел воевать в Боливии.
Одни революции оказываются великими, а другие – сюжетами анекдотов. Дело в душе – есть ли у революции душа. Мексиканская революция была революцией с чувством, но без души. Семь лет друг друга резали, а закончилось в общем ничем, и от революции ничего не осталось. Это справедливо не только для революций, но и для самых разных иных проектов.
Душевное стремление направляет к высшему собственно врожденное стремление человека, которое есть перенаправление инстинктов при наличии энергии. Душа явления позволяет подняться выше; падение и собственно нахождение внизу – это естественное, но животное, это животное, но не позволяющее выжить в мире конкурирующих групп. Сложность обычно побеждает. Одни народы пасут другие народы; и те, кто имеет более высокую душевную организацию, обычно пасут тех, кто имеет организацию низшую. И одна из причин – высшие могут познавать низших, а низшие высших – нет.
Революция меняет культурный стиль. Французский классицизм был по сути подделкой – в революционное время он превращается в ампир. Русская революция обращается к футуризму в самых его различных формах. Но когда инерция революции проходит, происходит возврат к прежнему стилю. Франция возвращается к детализации в неоклассицизме, а Россия сначала возвращается к сталинскому ампиру и сталинскому неоклассицизму в лице девушки с веслом – туда, где она была при царе, а потом догоняет мир с его «черным квадратом» в архитектуре чисто из подражания и дешевизны. Интересное совпадение с Францией: стиль немецкой фашистской революции – это тоже классицизм и тоже имперский стиль, то есть снова «ампир»; планировался даже свой «Пантеон». И в России построили два «Пантеона»: Новосибирский театр оперы и балета и Планетарий.
Ранее говорилось про душу арабской революции, которая создала Халифат и Багдад как культуру. Душа исламской революции – простота, ясность, чистота. Очень похожая душа была у Английской революции, но гораздо слабее. А слабее она была потому, что у Англии как страны была своя сильная душа. Эгрегоры конкурируют, эгрегор страны оказался сильнее и быстро победил. Культуры английской революции просто не видно; соответственно, не было и столкновения культур.
Культура США – тоже культура революционная; до революции было только подражание образу жизни. Но нельзя долго жить революционными правилами; в наступившем пост-революционном затишье переход к цивилизации-империи свершился по историческим меркам мгновенно, и столь же мгновенно цивилизация скатилась в культурную пустоту. Революционная душа объединяет Арабский Халифат, СССР и США; и это предполагает исторически быстрое завершение проекта.
Душа распространяется и тем поддерживается через все проявленные формы. Форма пытается соответствовать содержанию, содержание воспроизводит под себя форму. В этот процесс вмешивается историческое время, которое требует постоянной коррекции культуры, чтобы она оставалась живой. Есть множество идей, как сохранять культуру дольше, равно как ее быстро потерять. Но все эти технологии – корректирующие; революция является самым сильным средством культурного развития, но культурный успех революции имеет не высокие шансы.
Революция может создать государство. И некоторое время душа революции может жить в этим государстве, создавая культуру. Так произошло с Арабской революцией и с русской революцией. Но души революций жестко привязаны к историческому времени. Они не переживают смену исторических времен. Их культуры застывают и не способны к развитию.
8. Душа города
Чем больше феномен, тем менее детален его эгрегор. Культуры-цивилизации имеют минимум душевных элементов. Поэтому душа культуры-цивилизации проста, но ее чрезвычайно сложно уловить, тем более представителю другой культуры. В человеке этих элементов максимум, потому сложно разобраться, оттого и «душа-потемки». Возможных элементов человеческой души множество, и из них трудно выбрать. Самый простой элемент оказывается в середине. Это город. Его душа обычно открыта.
Монмартр был дешевым районом Парижа. Поэтому богема – а богема – это именно бедные творческие люди – снимала там чердаки и комнаты. Художники, писатели, поэты. Возникла тусовка. Люди знали друг друга, общались, любили, что-то организовывали. Эта совокупность связей и отношений и создавала душу Монмартра. Монмартр стал престижным местом. Цены выросли, и разного рода торгово-конторская буржуазия стала скупать эти чердаки. А художники-писатели уехали на Монпарнас. Буржуазия все скупила, а потом впала в недоумение: а что вообще это было, и зачем это вообще все? Чем оказался Монмартр? Чердаки и прочие полусарайные помещения за тройную цену. Их и скупили. А душа места ушла. Да даже если бы и не ушла – буржуазия все равно бы её не заметила: она не чувствовала душу места – она слышала рассказы об этой душе. А немногочисленные понимающие представители буржуазии ездили сюда «заряжаться» «энергией».
Души взаимодействуют. Душа революции жила во Франции долго, переходя от одной революции к другой. Парижская коммуна имела множество причин, но вспыхнула она именно на Монмартре. Сила места была настолько сильная и настолько явно воспринималась, что после подавления Коммуны над Монмартром построили с целью «очистки места от эгрегора» особую церковь, Базилику Сакре-Кёр, которая тоже стала одним из символов Парижа. И стоит она над Монмартром, и кругом – тишина...
Место включает ассоциативный ряд. В этом ряду возникают как приятие-неприятие, так и чувство направления. Последнее – это не потребность двигаться; это движение души, которая на чем-то акцентируется и стремится почувствовать этот акцент. Далее этот акцент может вдохновить на действие.
Когда говорится о душе места, например, города, подразумевается, что душа человека как-то взаимодействует с душой города. И есть нюансы. Чеховское "в Москву, в Москву!" означает совсем иное, чем «в Москва плитка класть, и кафель». А Раскольников – это же персонифицированная душа Петербурга. Русские не любили эту душу, подбирая под нее обычно негативные ассоциации – бездушная, казенная, бюрократическая. Нужно добавить – психически очень нездоровая, что было впервые отмечено еще в «Медном всаднике».
Душа города возникает в процессе строительства нации и постепенно отмирает при превращении нации в массу. Города массы не имеют души; душа города содержится в его людях, а люди-детали и люди-функции массового общества – они сначала детали и функции, а потом только люди. Их видение мира ограничено функциями и деталями, и это не душевное, это историческое, отрицающее душу. Они не обладают достаточной широтой восприятия в силу приобретенной специализации, и не могут понять души города. А не понятая душа города не может существовать. Сначала город утрачивает душу, а потом превращается в набор стандартных коробок, где нет людей как чего-то интересного, есть только человейник, механицизм и физиология. В истории есть множество «городов», являющихся по сути собранием деревень, где городской души вообще никогда и не было. И много великих городов, где эта душа была, но прошла.
В поздние исторические времена все города воспринимаются людьми с тонкой душевной организацией как что-то негативное, а столицы, в которых душа когда-то сосредотачивалась – вообще как зло. Именно потому, что это не города – это бездушные руины культуры, постепенно превращающиеся в руины цивилизации. В городе должна быть жизнь, и когда жизни не видно, это вызывает отторжение у всего и всех, что на жизнь так или иначе направлено.
Уходя, душа города уходит навсегда. Нельзя восстановить Монмартр, как впрочем, и Париж. Нельзя наловить где-то художников-поэтов и выпустить в нужном месте.
В плане культурном никогда не нужно что-то спасать. Само возникновение идеи спасения говорит о старости культурного феномена, и значит, об обреченности.
От настоящего культурного феномена отказаться нельзя, он не отпустит. От культурного феномена, если он кажется живым ,но таковым не является – страны, города, квартала – можно только отказаться, чтобы создать что-то новое. Оживить нельзя.
Душевному городу нужны люди со сходным видением; если у горожан не будет общего видения, душа города не возникнет. На базе видения возникают приятие-неприятие и стремления. Это стремление может быть и национальным, и национально-революционным; при чисто революционном город может обзавестись душой несколько позже, но это будет уже иная история. Далее возникает атмосфера; а в атмосфере рождается душа города.
Город может возникнуть стихийно, город может быть построен по плану. Идея города – это предложение; город всегда что-то предлагает. И чем шире это предложение, чем сложнее выбор предложения – тем больше шансов у собственно предложения стать городом. Какая идея – такая и атмосфера; бывают атмосферы вообще непригодные для жизни. Город предоставляет возможность раскрытия творческого потенциала; и чем больше таких потенциалов будет раскрыто, тем более шансов, что атмосфера, в том числе связей и культурных моментов, возникнет. Для Монмартра хватило низких цен на аренду и отсутствия конкуренции со стороны существующих отраслей; но, правда, это все-таки был Париж.
В нужное место людей приводит именно стремление души, которое в первые исторические времена, которые и последние, всегда идет за стремлением к жизни. Есть только один вариант: организовывать жизнь максимально близко к правилам жизни. И тогда появится шанс, что в этой жизни заведется душа.
Journal information